Автор статьи: Сюзанна Джойнсон (Suzanne Joinson) Корректура и редактура перевода – Count_in_Law

Автор вспоминает путешествия в Израиль, Азербайджан и Олений парк в Пекине

Писательство и путешествия для меня неразделимы. «Пока я пишу, я нахожусь далеко отсюда; и когда я возвращаюсь, я тоже откуда-то ухожу», – сказал Пабло Нерудо, отлично ухватив суть путешествия в этом таинственном процессе. Писать я могу, только сидя в комнате. Иногда эта комната находится в моем доме, а порой и в отеле, где-то очень далеко. Когда проводишь за столом по нескольку часов в день, смена вида из окна просто необходима. Много лет я путешествовала подобным образом, но с недавних пор путешествия стали меня раздражать. Я больше не могу спокойно работать: то ли мир вокруг становится всё опаснее и страшнее, то ли я становлюсь старше и начинаю осторожничать, боясь потерять с каждым годом всё больше (детей, собаку, дом и т.д.). Мир вокруг сильно изменился. Средиземноморье превратилось в зону активных военных действий и место страшных страданий и самоэвакуации беженцев. Франция, что находится всего в 21 миле через Канал (так англичане называют пролив Ла-Манш – прим. перев.) от того места, где я живу на южном берегу Англии, теперь считается находящейся «в состоянии войны» и «подвергается атаке». Некоторые утверждают, что то же самое происходит и с Британией. Так почему бы не работать дома, где всегда присутствует хотя бы иллюзия безопасности?

Почему мне нужно путешествовать, чтобы писать? Мне нравится идти по стопам Иэна Морриса (Jan Morris) и думать о себе не как о «странствующем писателе», а как о писателе, который путешествует. Это навязчивое состояние, вроде тика, как дурная привычка. Все истории о человеческой природе так или иначе связаны с патологией конкретных мест. Истории всегда повествуют о том или ином движении: копании в памяти, череде событий, цепочке внутренних изменений или преодолении пути между отдаленным местом и домом. Внедрившись в мою жизнь, тяга к путешествиям родилась из вечного ощущения собственной чуждости и некого зуда в душе. Однако когда я всерьез задумываюсь о своих последних поездках (в Азербайджан, Китай и Бирму), то понимаю, что в каждой из них был момент, когда я была страшно напугана. Что я здесь делаю? Умру ли я? Были моменты, когда я тосковала по дому или чувствовала себя одинокой, а, вернувшись домой после всех этих приключений, страдая из-за смены часовых поясов и чувствуя себя виноватой из-за того, что не уделяла должного внимания детям и домашним обязанностям, всерьез подумывала отказаться от путешествий на какое-то время. В последние пару лет я сталкивалась с необъяснимыми задержками рейсов в жутких аэропортах, оказывалась запертой в гостинице из-за «проблем безопасности», у меня конфисковывали на границе ноутбук и камеру, власти просили меня покинуть страну и даже предъявляли обвинение в шпионаже. Правда, у меня также были восхитительные, незабываемые и волшебные моменты, но когда ты находишься далеко от дома и дела плохи – а ситуация может измениться в худшую сторону очень быстро, – вряд ли можно представить себе потрясение столь же сильное. Хорошее сразу исчезает и всё, что тебе остается – это беспокойство и страх. И я переживала немало страха.

* * * * В процессе работы над романом «Жена фотографа» (The Photographer’s Wife) я несколько раз побывала в Иерусалиме, чтобы изучить город и собрать нужный мне материал. Я знала, что будет тяжело. Невозможно представить себе более отягощенный бедами город, который хранил бы в своих старых костях столько же веками навязанного символизма и исторического смысла. Мой друг рассказал мне о такой вещи, как «Иерусалимская грусть», и я действительно почувствовала её, когда была там. Меня наполняла меланхолия, которая, похоже, скрывается в глубине здешних известняковых плит, словно миллионы пролитых слез и шквалы религиозных и культурных конфликтов, как прошлых, так и современных, насквозь пропитали это место. Известно, что Флобер, посетив Иерусалим в 1850 году, описал город, как «окруженный стенами склеп, где старые религии гниют на солнце». Такого я не почувствовала, но мне было трудно расслабиться. Как будто находишься в эпицентре незатухающего насилия, в любую секунду готового взорваться.

Я снимала комнату в старом, полуразрушенном Османском Дворце на Масличной горе, в месте, где предлагают дешевое жилье для студентов и научных сотрудников. Большинство людей, которые находили там себе пристанище, были археологами, и я очень быстро поняла, что они живут в собственной воображаемой вселенной за сотни лет отсюда и предпочитают избегать современного мира. Меня поселили в комнату с шестью кроватями, но я так и осталась единственным человеком, что её использовал. Днем я всегда была занята, посещала архивы и университеты, просматривала карты, опрашивала людей, путешествовала по стране, чтобы посмотреть на старые деревни, записывая и фотографируя всё вокруг, но по вечерам я была одна. Я быстро осознала, что есть одной в ресторане невозможно, поэтому питалась батоном в форме косы, который продавали на улице, и апельсиновым соком из пакета, который можно было купить в ближайшем магазине. Изредка на общей кухне я сталкивалась с каким-нибудь археологом, который ковырялся в мякоти арбуза или стоя ел кашу из миски. Каждую ночь мне казалось, что город закрывается изнутри, будто накрываясь темным куполом с наступлением ночи. Немало часов я проводила в ожидании рассвета, скучая по детям и пугаясь скребущихся звуков в стенах.

Трудные времена в Иерусалиме пережила и писательница Оливия Мэннинг (Olivia Manning). Здесь она забеременела, но ребенок умер. Будучи писателем, в творчестве которого путешествие, осознанное или вынужденное, занимает центральное место, она бежала в этот город от войны. В то время её истории не были «женскими», она углубилась в темы мужского царства войны и солдат. Она подробно описывала военные потери и «практические вопросы транспортировки трупа в жарком климате», и поскольку тогда этот регион еще являл собой нечто экзотичное, она опередила свое время.

Я уже давно чувствую свою близость с Оливией. Прежде всего, потому что она родом из маленького провинциального английского городка, что находится не так уж далеко от моего места жительства, а еще потому, что она провела жизнь, болтаясь по миру и думая, что в конечном итоге вернется туда, откуда начала. У неё был талант отлично передавать дух места через описание, пусть даже Айви Комптон-Бернетт и заявила как-то Барбаре Пим по поводу её работы, что «большая часть нынешних романов – это просто путевые заметки».

* * * * В Азербайджане я вместе с подругой остановилась в Баку. Тогда был Навруз – празднование Нового года, которое отмечается в Ирано-Кавказско-Балканских и ряде ближневосточных областей, и мы решили провести праздники в высокогорной кавказской деревне. Наша машина пробиралась по крутым горным дорогам сквозь пелену дождя. Наконец мы добрались до сложенной из бревен гостиницы и увидели там детей, которые на улице запускали фейерверки друг в друга – горизонтально и очень опасно. Ночь была наполнена какофонией шумов, криков, звуков стрельбы из оружия и взрывающихся фейерверков. Мое сердце ушло в пятки, когда я увидела, что мы являемся единственными женщинами на улицах этой старой деревушки. Вероятно, остальные женщины были мудрее и предпочли оставаться внутри домов, подальше от этих взрывов. Моя бесстрашная подруга сказала, что планирует поездку на самый юг Азербайджана, в Ленкорань, что граничит с Ираном, и подала документы, пытаясь добиться въезда в Иран.

«Ты могла бы присоединиться и написать об этом?», – сказала она.

Хотела бы я поехать в Иран? В 2006 году основатель «Lonely Planet» (издательство, которое специализируется на выпуске путеводителей для небогатых туристов – прим. перев.) Тони Уилер выпустил антологию, посвященную странам, обозначенным как «Ось Зла». Я посетила две из них (Саудовская Аравия и Бирма). Впечатления были, конечно, непростыми, однако я не уверена, что слова «плохо» или «зло» можно употребить применительно ко всей стране, хотя и понимаю, чего он хотел тем самым добиться. Я слышала, что в Иране многое изменилось. Санкции снимаются, а страна постепенно включается в непостижимую глобальную политическую паутину, но даже если это и так, я решила, что всё равно не хочу ехать в Иран прямо сейчас. Надеюсь, когда-нибудь это произойдет и жизнь подарит мне такой шанс, но я не хочу ехать куда-то лишь для того, чтобы поставить галочку, только ради острых ощущений.

Многие классические путешествия в период написания текстов связаны с погружением в атмосферу колониализма, а потому их не так просто вынести. Часто книги, которые основаны поездках или путешествиях куда-то и возвращении из этих мест, считается необходимым разделить по половому признаку. Мужчины, посетившие те или иные места, используют «природу» и «приключения» как способ закрутить повествование. Женщины, осмотревшись на местности, пускаются в исследование внутренних психологических драм на фоне экзотического пейзажа, «поиски себя» или, по крайней мере, создают историю о внутренних изменениях вследствие путешествия. Сама я предпочитаю читать тексты писателей, которым довелось попутешествовать, или тех, для кого перемещение по миру стало неотъемлемой частью жизни. Этакий размытый фон, придающий происходящему глубину. Место, где воспоминания, ландшафты, художественная проза, мемуары и история соединяются вместе.

Южноафриканский писатель Деймон Галгэт (Damon Galgut) написал для «The Paris Review» колонку о своем межжанровом романе «В незнакомой комнате» (In a Strange Room), в которой объяснил, что то, что выглядит как путешествие, на самом деле является воспоминанием:

«Задумайтесь о голосе книги. Неужели она говорит с авторитетностью мемуаров или путевых заметок? Нет, этот голос переходит от одного человека к другому, а потом к третьему. Он возвращается, чтобы поправить себя, и убедиться, так ли уж важна та или иная деталь для повествования. Это голос памяти, который также является и голосом художественной прозы. Что я имею в виду? Ну, во-первых, очевидно, одни и те же события мы все запоминаем по-разному. Вам придется выслушать всех свидетелей в зале суда, чтобы быть уверенным хоть в чем-то. Но что, возможно, менее очевидно, я также верю в то, что мы выстраиваем собственные воспоминания тем же способом, что писатель создает свою историю. Память о любом моменте или событии представляет собой беспорядочную кучу самых разных впечатлений и ощущений, из которых мы выбираем те, что кажутся нам «главными» и «значимыми». И мы делаем это особенно тщательно, когда включаем такие события в повествование. Одна вещь тянет за собой другую, та ведет к третьей… однако смысл всем этим связям и ссылкам мы придаем уже постфактум. Чтобы добиться своей цели, мы показываем миру одни воспоминания, а другие прячем с глаз долой. Мы все это делаем, постоянно, по мере того, как наша жизнь двигается вперед, а наша история пишется всё дальше. Так чем такое изобретение смысла отличается от выдумки писателя?».

* * * * В Пекин меня позвали преподавать в университете. Меня поселили в уютную комнату и дали задание написать короткую историю, вдохновленную моим прибытием сюда. Когда я приехала в Пекин, там было холодно и сыро. На город опустился знаменитый смог, и все вокруг носили маски. Большую часть дня было едва светло. На самой большой кровати в мире мне снились бессмысленные сны, а каждое утро в 4 часа меня будили огромные танки, которые катались по дороге под окнами. Я так и не поняла, зачем.

Пекин – это город, в который я постоянно возвращаюсь по непонятным мне причинам. Каждый раз, как я туда приезжаю, я думаю одно и то же: ты будешь жить здесь целую вечность, пока не разберешься в этом месте. Я решила написать рассказ о поисках оленя в парке на окраине города, в Нанхаи Милу Парк (Nanhaizi Milu Park). Меня заинтересовал тот факт, что местные олени, известные как «Олени папаши Давида» (Père David Deer), были контрабандой вывезены в Англию несколько веков назад и сейчас, когда в Китае они почти вымерли, вернулись оттуда назад. Мне понравилась столь крепкая связь с моим домом и идея поиска призраков в местах, где когда-то были «Императорские охотничьи угодья».

Путь из нижнего Пекина до окраины Южного Дасина оказался неблизким. На улице была слякоть, хотя на снег это похоже не было, а возле напоминающего храм входа в парк одинокий человек, укутанный, как эскимос, запускал воздушного змея. За исключением этой фигуры, место выглядело абсолютно пустынным. Я весь день бродила в тумане под дождем и не видела ни одного оленя. В результате я написала историю об охоте на этих странных животных. Это была фантазия, которая не имела ничего общего с тем серым пекинским небом, под которым я стояла.

Было 6 утра, и я упаковывала вещи, чтобы уехать из Пекина, когда мне написал мой брат. Ты видела новости о Париже? Я включила CNN. Я знала, что мой муж поехал в Париж (ему дали 3 бесплатных билета в Диснейленд, и он прихватил с собой наших детей, семи и пяти лет). Именно в это время он находился в 20 километрах от того места Парижа, где террористы открыли огонь в театре «Батаклан», в ресторанах и кафе. Тогда еще обстановка оставалась напряженной – события еще не закончились.

Всю дорогу домой у меня болел живот. Я на автомате прошла службу безопасности Пекина, сделала остановку в пути в Хельсинки и безостановочно смотрела новости из Парижа всякий раз, когда оказывалась не в воздухе, ожидая, что вот-вот увижу, как террористы наносят удар по Диснейленду. Моему мужу и детям велели пока оставаться там, слушать рождественские гимны, разглядывать постеры с Микки Маусом и поедать сэндвичи из багета из гипермаркета. Когда мы наконец все вместе вернулись домой, мой сын сказал: «Я видел полицейского со снайперской винтовкой!». А я спросила себя, по-прежнему ли я хочу путешествовать.

* * * * Колм Тойбин (Colm Tóibín), человек, который создан для того, чтобы описывать и обсуждать свой путь по всему миру с грандиозной простотой, в одном интервью сказал:

«Лучшая часть путешествия – это возвращение домой, погружение в знакомые вещи. Мне кажется, любой писатель всегда чувствует себя посторонним; ты всегда наблюдаешь и строишь сюжеты, но никогда в них не участвуешь. Я провел уйму времени в одиночестве, как в Ирландии, так и в других местах. И чем дальше, тем больше мне нравилась такая стабильность, возможность самому располагать собой и своим временем. Даже во время путешествия мне нравился факт того, что у меня есть две комнаты, в которых я могу работать в течение дня, и что большую часть времени из четырех-пяти дней недели я проведу один. Вряд ли вы сможете назвать это путешествием».

Так может я так много путешествую, чтобы снова и снова чувствовать себя ожившей, когда остро ощущаю возвращение домой? Может и так, хотя, скорее, моя история больше похожа на того маленького кулика, который в одноименной поэме Элизабет Бишоп ищет «нечто, кое-что и что-то».

Важно найти подходящее место для работы. В какой-то момент, работая над черновиком рукописи, я пишу в своей спальне, в основном в кровати. Потом я переезжаю в номер в отеле, расположенном в моем городе. Дешевый, обшарпанный, с видом на серое море, зато я знаю, что смогу вернуться к детям через 10 минут, если мне это понадобится. И несмотря на недавние страхи и охватывающее меня чувство опасности, я всё равно буду продолжать ездить в дальние страны. В этом году мои планы включают Патагонию и Индонезию, поскольку поездка туда кажется мне очень важной. Я словно раздваиваюсь: на одну себя, которая возится в саду с непослушными детьми, и другую, которая продирается сквозь сложности организации поездок в труднодоступные страны, которые требуют получения визы, недели планирования и сбора массы вещей, которые могут там понадобиться.

Писательство отталкивает, а потом снова притягивает тебя к себе. Подобно перелетной ласточке, я меняю пейзаж за окном и следую за погодой. Я поняла, что писательство и путешествия сводятся, в конечном итоге, к подбору интерьеров, в которых тебе будет комфортно находиться, чтобы писать, или просто жить, или и то, и другое вместе. Закапываться внутрь себя, искать причину собственных тревог, а потом живым возвращаться обратно – вот путешествие, которое никогда не закончится. Порой такое путешествие можно пережить и в кофейне за углом, но бывают случаи, когда для этого придется лететь в Катманду.

Как написала поэт Шарлотта Мью (Charlotte Mew): «Я помню, номера играли роль В том, как обычно замедлялось сердце, Номер в Париже, комната в Женеве, Чуть влажное помещение с запахом водорослей И непрерывный, сводящий с ума звук прилива В комнатах, где – хорошо это или плохо – умирали многие вещи.»

И если я начну переживать, то так тому и быть. Возможно, когда-нибудь я снова успокоюсь. Мир существует для того, чтобы мы в нем жили и изучали его, а дом, я надеюсь, никуда не денется.

Сюзанна Джойнсон награждена несколькими премиями в области художественной прозы и нон-фикшн, а её тексты, помимо прочего, публиковались в «New York Times», «Vogue UK», «Aeon», сборниках путевых заметок «Lonely Planet», а также в субботнем выпуске «Independent». Её первый роман «Путеводитель по Кашгару для женщины-велосипедистки» (A Lady Cyclist's Guide to Kashgar), опубликованный в 2012 году, был переведен на 16 языков и признан Национальным Бестселлером. Она живет в Суссексе.

Дорогие друзья!

В магазине «My-Shop.ru» с 21 по 24 февраля будет действовать промокод МШБРОСОК, который дает дополнительную скидку 10%.

Скидка суммируется с накопительной, но не может превышать 25%.

Автор: Дэвид Денби (David Denby) – о читательских привычках подростков и противостоянии бумаги и экрана

Может быть, не прямо по пути из роддома домой. Возможно, когда малышу исполнится шесть недель, и он начнет улыбаться. Это хороший момент для того, чтобы посадить его к себе на колени или уложить между родителями. Листая страницы, вы вслух читаете книгу с картинками. Он не будет помнить ни слов, ни картинок, но память о том, как его держали на руках и читали ему, останется – пережитый опыт, эмоциональное напоминание об удовольствии, особенно если такие эпизоды повторялись сотни раз. Второй важный момент: с самого рождения вы постоянно рассказываете своему ребенку истории, объясняете непонятные слова и вещи, задаете вопросы и мягко побуждаете отвечать, когда он уже достаточно взрослый для этого. Как дитя из волшебной сказки, он владеет неизведанной силой, которая рано или поздно вырвется наружу. Читательскому "я" необходимы тысячи маленьких побед, чтобы бесстрашно заявить о себе, и тогда он будет готов. Держать ребенка на руках, читать ему, говорить с ним – все это значит приобщать его к продуктивной жизни и даже к счастью.

Всякий согласится, что развить в ребенке любовь к чтению это большое достижение (причем делать это следует с помощью бумажных книг, а не читалок, считают педиатры). И всякий также согласится, что пропасть между теми, чье взросление сопровождалось книгами и активным диалогом, и теми, у кого все обстояло иначе – проблемы в школе и ограниченные возможности карьерного роста – эта пропасть возникает очень рано, и преодолеть ее бывает трудно. Трудно, но возможно. Это можно сделать в начальной школе или в средней. А как насчет старших классов? Как можно привить любовь к чтению вечно занятым подросткам, не отрывающим взгляды от своих экранов – и особенно к чтению серьезной литературы? Можно ли еще надеяться воспитать подростков, которые не смогут обходиться без хорошей книги? Или сама идея абсурдна? И может ли формирование такого пристрастия оказать хоть какой-то эффект на характер мальчиков и девочек?

Несколько лет назад я без всякой особой цели раздумывал над этими проблемами, а еще о списках для обязательного чтения в старшей школе. (Кто-то еще читает "Над пропастью во ржи"? Готорн исчез окончательно и бесповоротно? Кому-то вообще есть до этого дело?) Как-то ко мне на улице подошел незнакомый мужчина. Звучит как начало шутки в духе Верхнего Вест-Сайда: "К вам подходит какой-то парень… и заводит разговор о школе". Он оказался учителем по имени Сэмюэл Абрамс – темноглазый мужчина крепкого телосложения, около сорока лет. Он много лет преподавал историю и экономику в общеобразовательной школе, которую любил – Бикон-Скул на западной 61-ой улице, на Манхеттене. В 2011 году он ушел в отпуск (и, как оказалось, так и не вернулся на работу); он писал книгу по экономике образования. (Эта книга уже завершена: "Образование и коммерческое мышление" Сэмюэла Э. Абрамса, директора Национального центра исследования приватизации образования при Колумбийском педагогическом колледже). Сэм рассказал мне о своей школе, тесной, до смешного переполненной, со спортивным залом настолько маленьким, что прыжок в броске от пятнадцати футов мог привести к царапинам на потолке. Школа располагалась в грязном старом здании, которое никогда не предназначалось для этой цели. И все же у нее была душа, сказал Сэм. В этой школе были интересные студенты, энергичные преподаватели, приличная библиотека и множество компьютеров. Это была "прогрессивная" школа, но едва ли ее можно было назвать уютной, позволяющей расслабиться. Ученики много работали.

Да, но как много они читали – в школе и дома? И какого качества была эта литература? Даже общую информацию такого рода найти нелегко. Телефонный опрос "Pew Research" 2014 года показал, что 46% 16-17-летних подростков читают каждый или почти каждый день – в том числе и учебную литературу. С учетом того, что большинство респондентов этого возраста – учащиеся, цифра эта совсем не впечатляет. Согласно недавнему обзору исследований, проведенных "Common Sense Media", 17-летние подростки реже читают "ради развлечения", чем 13-летние. Категория "ради развлечения" сама по себе немного угнетает, потому что разделяет обязательное чтение (для школы) и развлекательное (лежа с книжкой на диване или на пляжном полотенце) так, словно они противоположны друг другу. Эта категория укрепляет представление о том, что определенные книги – как правило, из курса по литературе – не могут приносить читателю радость.

Еще один, более свежий опрос "Pew Research" от 9 апреля 2015 года обнаружил, что "пользуясь удобствами и постоянным доступом, обеспечиваемым мобильными устройствами, особенно смартфонами, 92% подростков ежедневно выходят в сеть, а 24% из них находятся онлайн "практически постоянно". И без статистических данных можно сделать подобные выводы, опираясь на мнение учителей и родителей и на то, что мы видим своими глазами. Американские подростки могут проглатывать больше слов, чем когда-либо, но читают они в основном с экрана, причем отнюдь не серьезные книги. Многие из них безумно заняты. Школа, домашняя работа, спорт, подработки, родители, родные и сводные братья и сестры, друзья, возлюбленные, вечеринки, музыка и, главное, самые разнообразные технические штучки (телевизоры, интернет, соцсети, игры, текстовые сообщения) – в сравнении со всем этим чтение кажется им бессмысленной и глупой тратой времени. "Книги пахнут, как старики", - так сказал один студент в Нью-Хэйвене.

Будучи моложе, они читали книги о Гарри Поттере, антиутопии, научную фантастику, романтические истории о вампирах, графические романы (некоторые из них очень хороши), янг-эдалт (аналогично), волнующую литературу улиц. Но в 15-16 лет им не хочется читать что-то более сложное и требующее времени, ведь это значит, что придется меньше времени проводить со своими смартфонами, оставаясь на связи сразу со всем и всеми одновременно. Внезапно, они уже не повсюду, а здесь, на этой странице, в эту самую минуту, на якоре, словно ограниченные чем-то – и многих это обескураживает. Поговорите с ними, и вам станет понятно: ощущение того, что они оторваны от внешнего мира, вызывает у них беспокойство.

Становясь старше, многие из них вообще не понимают, почему серьезное чтение так уж важно. "Каждый умеет читать и писать. Зачем для этого нужен целый курс? Это просто глупо", - сказал своему преподавателю 15-летний подросток в Мамаронеке, Нью-Йорк. Он имел в виду курс английского языка. Когда учащиеся подумывают о колледже, старшие, должно быть, говорят им, что гуманитарное образование, да и вообще гуманитарные науки – трата времени. К "квалификации" – а под ней подразумеваются технические и деловые навыки – это ничего не добавит. На самом деле это чепуха. Мы выпускаем из колледжей больше специалистов в исследовательской деятельности, технике, инженерном деле, математических науках, чем необходимо экономике. И в то же время работодатели постоянно повторяют, что хотели бы нанимать специалистов с качественным гуманитарным образованием, людей, способных думать, оценивать, самовыражаться, следовать сложным инструкциям, говорить во время деловых встреч, работать в команде. Всегда можно купить роботов.

Необходимость в образованных специалистах это только одна, причем меньшая, проблема. Иногда, как сказал Оруэлл, необходимо повторять очевидное. Итак, очевидное: гуманитарное образование в целом и чтение серьезной литературы в частности расширяет наши представления о жизни и активном проявлении своей гражданской позиции (в том числе добровольном голосовании); чтение развивает характер, глубину восприятия, способность выносить суждения; оно помогает понимать себя и других, становиться добрее и умнее и делает одиночество более сносным – в обоих значениях: в общем понимании одиночества в пустой комнате и в космическом смысле – одиночества во вселенской пустоте. Чтение художественной литературы обогащает наше воображение в сравнении с тем, на что мы были бы способны без нее; погружает нас в чужие жизни и очень часто путем рефлексии и в нашу собственную. Позволю себе громкую тавтологию: в каждой великой цивилизации, в том числе в нашей, была или есть великая литература и великий читатель. И если для молодого поколения литературы значит меньше, чем прежде значила для других, то у нас есть повод для тревоги. О себе могу сказать, что моя жизнь была бы гораздо беднее, бледнее, скучнее без Джейн Остин, Уолта Уитмена, Ральфа Эллисона, Сола Беллоу, Раймонда Чандлера, Джона Ле Карре, Зэди Смит, Елены Ферранте, Джона Гришема и Стивена Кинга. Все вместе и каждый в отдельности – мы нуждаемся в литературе, как калифорнийские долины нуждаются в дождях.

Утописты-электроники говорят: "Расслабьтесь, ничего не потеряно. Раз уж на то пошло, то возможностей для чтения стало больше. Продается огромное количество книг, и даже если книга, как материальный носитель, перестанет существовать, чтение никуда не денется и даже распространится. В конце концов, сейчас ведь можно найти все". Если говорить буквально, то все так и есть. Можно найти практически любую книгу, какую пожелаешь. Тот, кто знает, что ищет, может читать на своем компьютере, электронной книге, iPad, планшете, смартфоне; электронные библиотеки будут существовать вечно, и книги в них не покроются плесенью. Однако есть кое-что, что эти технологические утопии не учитывают: как должно формироваться стремление к серьезному чтению? Ребенок, в котором развивают счастливую склонность к книгам и историям, имеет все шансы полюбить чтение, будучи уже взрослым человеком. А как быть с остальными?

Перевод: Scout_Alice Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ